– Это очень интересно, – сказал я. – Я посоветуюсь...

Тут, к сожалению, дверь распахнулась, и появился врач в сопровождении двух сестер.

Врач оказался человеком решительным. Он жестом убрал меня с кушетки и отбросил портьеру, которой был накрыт Римайер. Римайер лежал совершенно голый.

– Ну конечно... – сказал врач. – Опять... – Он поднял Римайеру веки, оттянул ему нижнюю губу, пощупал пульс. – Сестра, кордеин... И вызовите горничных, пусть вылижут эту конюшню до блеска... – Он выпрямился и посмотрел на нас. – Родственники?

– Да, – сказал я. Оскар промолчал.

– Вы нашли его уже без сознания?

– Он лежал и бредил, – сказал Оскар.

– Это вы перенесли его сюда?

Оскар помедлил.

– Я только укрыл его портьерой, – сказал он. – Когда я пришел, он лежал, как сейчас. Я боялся, что он простудится.

Врач некоторое время смотрел на него, потом сказал:

– Впрочем, это безразлично. Вы можете идти. Оба. С ним останется сиделка. Вечером можете позвонить. Всего хорошего.

– А что с ним, доктор? – спросил я.

Врач пожал плечами.

– Ничего особенного. Переутомление, нервное истощение... Кроме того, он, по-видимому, слишком много курит. Завтра он станет транспортабельным, и тогда увезите его домой. У нас ему оставаться вредно. У нас слишком весело. До свидания.

Мы вышли в коридор.

– Пойдемте выпьем, – предложил я.

– Вы забыли, что я не пью, – заметил Оскар.

– Жаль. Вся эта история меня так расстроила, что хочется выпить. Римайер всегда был таким здоровяком...

– Ну, в последнее время он сильно сдал, – сказал Оскар осторожно.

– Да, я с трудом узнал его, когда вчера увидел...

– Я тоже, – сказал Оскар. Он не верил ни одному моему слову. Я ему тоже.

– Где вы остановились? – спросил я.

– Здесь же, – сказал Оскар. – Этажом ниже, восемьсот семнадцатый номер.

– Жаль, что вы не пьете. Мы бы могли посидеть у вас и хорошо поговорить.

– Да, это было бы неплохо. Но, к сожалению, я очень спешу. – Он помолчал. – Знаете что, дайте мне ваш адрес, завтра утром я вернусь и зайду к вам. Около десяти – вас устроит? Или вы позвоните мне...

– Отчего же... – сказал я и дал ему свой адрес. – Честно говоря, меня очень интересует «Девон».

– Я думаю, мы сумеем договориться, – сказал Оскар. – До завтра.

Он сбежал по лестнице. Он действительно, по-видимому, спешил. А я спустился на лифте в вестибюль и дал телеграмму Марии: «Брату очень плохо чувствую себя одиноким бодрюсь Иван». Я и в самом деле чувствовал себя одиноким. Римайер снова вышел из игры – по крайней мере на сутки. Единственный намек, который он мне дал, – это совет насчет рыбарей. Ничего определенного у меня не было. Были рыбари, которые обитают где-то в Старом Метро; был «Девон», который, возможно, каким-то боком касался моего дела, но с тем же успехом мог не иметь к нему никакого отношения; был Оскар, явно связанный с «Девоном» и с Римайером, фигура достаточно неприятная и зловещая, но, несомненно, лишь одна из множества неприятных и зловещих фигур на местных безоблачных горизонтах; был еще какой-то Буба, снабдивший «Девоном» пористый нос... В конце концов, я здесь всего сутки, подумал я. Время есть. И на Римайера, в конце концов, можно еще рассчитывать, и Пека, может быть, удастся найти... Я вдруг вспомнил вчерашнюю ночь и дал телеграмму Зигмунду: «Концерт самодеятельности двадцать восьмого подробности не знаю Иван». Потом я подозвал портье и спросил, как быстрее пройти к Старому Метро.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

– Приходили бы вечером, сейчас слишком рано.

– А мне хочется сейчас.

– Приспичило, значит... А вы, может, адресом ошиблись?

– Да нет, не ошибся.

– И вот именно сейчас вам и надо?

– Именно сейчас. И не позже.

Он поцокал языком и дернул себя за нижнюю губу. Он был коренастый, плотный, с круглой, гладко выбритой головой. Говорил он, едва шевеля языком, и утомленно заводил глаза под верхние веки. По-моему, он не выспался. Его приятель, сидевший за барьером в кресле, по-видимому, тоже не выспался. Но он вообще не говорил ни слова и даже не смотрел в мою сторону. Помещение было мрачное, затхлое, с отставшими от стен покоробленными панелями. С потолка свисала тусклая от пыли лампочка без абажура на грязном шнуре.

– Почему бы вам все-таки не прийти попозже? – промямлил круглоголовый. – Когда все приходят...

– Так уж мне захотелось, – скромно сказал я.

– Захотелось... – Он пошарил в столе. – У меня вот и бланка не осталось... Эль, у тебя есть бланки?

Эль молча нагнулся и вытянул откуда-то из-под барьера мятый лист бумаги. Круглоголовый сказал зевая:

– Прихо?дите ни свет ни заря... Народу никого нет, девчонок тоже... спят еще... Веселья никакого... – Он протянул мне бланк. – Заполните и подпишите, – сказал он. – Мы с Элем подпишемся за свидетелей. Деньги сдайте... Не беспокойтесь, у нас честно. Документы у вас есть какие-нибудь?

– Никаких.

– И то хорошо.

Я просмотрел бланк. «Настоящим я, нижеподписавшийся (пропуск), в присутствии свидетелей (большой пропуск) убедительно прошу подвергнуть меня приемным испытаниям на соискание звания члена общества ДОЦ. Подпись соискателя. Подписи свидетелей».

– Что такое ДОЦ? – спросил я.

– Это мы так зарегистрированы, – ответил круглоголовый. Он пересчитывал деньги.

– Но ДОЦ как-то расшифровывается?

– А кто его знает... Это еще до меня было. ДОЦ и ДОЦ... Ты не знаешь, Эль? – Эль лениво помотал головой. – Ну, в самом деле, не все ли вам равно...

– Абсолютно все равно, – сказал я, вставил свое имя и подписался.

Круглоголовый посмотрел, тоже вписал свое имя и подписался, и передал бланк Элю.

– Похоже, вы иностранец, – сказал он.

– Да.

– Тогда припишите ваш домашний адрес. У вас родные есть?

– Нет.

– Тогда и не надо. Готово, Эль? Положи в папку... Ну, пойдемте?

Он поднял барьер и подвел меня к массивной квадратной двери, оставшейся, наверное, еще с тех времен, когда метро оборудовали под атомоубежище.

– Выбора-то никакого нет, – сказал он, словно оправдываясь. Он выдвинул засовы и с натугой повернул ржавую рукоять. – Пойдете прямо по коридору, – сказал он, – а там сами увидите.

Мне показалось, что Эль позади хихикнул. Я обернулся. В барьер перед Элем был встроен небольшой экран. На экране что-то двигалось, но я не разглядел что. Круглоголовый, налегая всей тяжестью на рукоять, откатил дверь. За дверью открылся пыльный проход. Несколько секунд круглоголовый прислушивался, затем повторил:

– Прямо по этому коридору.

– А что там будет? – спросил я.

– Чего хотели, то и получите... Или, может, вы раздумали?

Все это было явно не то, что надо, но, как известно, никто ничего не знает, пока сам не попробует. Я перешагнул через высокий порог, и дверь с чмоканьем закрылась за мной. Было слышно, как заскрежетали засовы.

Коридор освещали несколько уцелевших ламп. Было сыро, на бетонных стенах цвела плесень. Я постоял, прислушиваясь, но ничего не услышал, кроме редкого стука капель. Я осторожно двинулся вперед. Под ногами скрипела цементная крошка. Коридор скоро кончился, и я очутился в сводчатом бетонном тоннеле, освещенном совсем уже скверно. Когда глаза привыкли к сумраку, я разглядел рельсовый путь. Рельсы были ржавые, между ними темнели лужи неподвижной воды. Под сводом тянулись провисшие провода. Сырость прохватывала до костей, и отвратно пахло – не то падалью, не то испорченной канализацией. Нет, это было совсем не то, что нужно. Мне не хотелось терять времени даром, и я подумал, что, пожалуй, сейчас вернусь и скажу, что приду в другой раз. Но сначала я решил – просто из любопытства – пройти немного по тоннелю. Я пошел направо, на свет далеких ламп. Я перескакивал через лужи, спотыкался о прогнившие шпалы, путался в оборванных кабелях. Дойдя до первой лампы, я снова остановился.

Рельсовый путь был разобран. Шпалы валялись вдоль стен, а на пустом полотне зияли дыры, наполненные водой. Затем я увидел рельсы. Никогда мне не приходилось видеть рельсы в таком состоянии. Некоторые были скручены штопором. Одни были начищены до блеска и напоминали огромные сверла. Другие были с огромной силой вбиты в полотно и в стены тоннеля. А третьи были завязаны в узлы. У меня мороз пошел по коже, когда я увидел это. Простые узлы, узлы с бантом, узлы с двумя бантами, как шнурки на ботинках... Они были сизые от окалины.